Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

Я смотрела на королеву с изумлением, признаться смешанным с некоторой долей ужаса.

Она заметила, какое впечатление ее откровенность произвела на меня, и сказала:

— Да, понимаю, ты думаешь о том, какая разница между сегодняшней Каролиной и той, какой ты увидела ее в первые дни. Та в своих фантазиях не заходила дальше того, как бы нам обеим одеться в одинаковые платья, одинаково уложить волосы и накинуть на плечи одинаковые шали; все ее честолюбие было лишь в том, чтобы выглядеть красивой даже рядом с тобой; та изведала печаль, но еще не знала ненависти; если она запирала дверь, чтобы остаться с тобой наедине, то затем, чтобы отыскивать искорки былого счастья в пепле своей любви, чтобы твердить тебе: «Я любила, но больше уж мне не полюбить», чтобы тебе жаловаться: «Хоть я королева, у меня тоже когда-то было сердце». Сегодня у Каролины нет больше времени думать о прошлом, она должна бороться за будущее. Что значит любовник, сосланный на Сицилию, по сравнению с сестрой, узницей французской тюрьмы, с братом, уже стоящим одной ногой на ступени эшафота? Время ли вспоминать о счастье, поэзии, любви! Речь идет о жизни. Любое живое существо, от орла до горлицы, защищает свое гнездо, дерется за своих птенцов. Убивать тех, кто хочет убить нас, — это не месть, а лишь инстинкт самосохранения. Если у нас тоже есть такие, как Верньо, Петионы и Робеспьеры, мы не станем дожидаться, когда они учинят здесь двадцатое июня или десятое августа, — мы сами устроим им Варфоломеевскую ночь. Таков урок, который Валуа дали Бурбонам: лучше стрелять из Лувра по тем, кто на улице, чем ждать, пока улица примется палить по Лувру. Пусть они называют меня «госпожа Вето», «госпожа Дефицит» или как угодно еще, но никогда они не смогут меня назвать ни Джейн Грей, ни Марией Стюарт.

— Сохрани нас Господь от такого несчастья! — произнес голос в двух шагах от нас.

Мы обе, королева и я, с живостью обернулись и оказались лицом к лицу с человеком, отдельные части одеяния которого, скорее духовные, чем светские, выдавали в нем высокопоставленного служителя Церкви.

По лицу королевы я поняла, что она впервые видит этого незнакомца, имевшего двойную дерзость застичь нас врасплох и вмешаться в нашу беседу.

Но я его сразу узнала и воскликнула:

— Монсиньор Фабрицио Руффо!

— Раз уж леди Гамильтон была столь любезна, что узнала мета, не соблаговолит ли она оказать еще одну милость и представить меня королеве, к которой я, однако, явился по поручению короля?

Я обратила вопросительный взгляд к королеве и увидела, как при имени фаворита папы Пия VI, с которым неаполитанский двор, как я уже упоминала, был в наилучших отношениях, ее лицо приняло самое благосклонное выражение. Это позволило мне исполнить желание благородного прелата.

— Государыня, — произнесла я, — позвольте мне, согласно высказанной просьбе, представить вашему величеству монсиньора Фабрицио Руффо, казначея его святейшества.

— Ваше величество, — с поклоном прибавил прелат, — я благодарю леди Гамильтон за ее любезность, но разрешите мне исправить две маленькие ошибки, которые она допустила, да, впрочем, и не могла не допустить. Я больше не казначей — я кардинал.

— Поздравляю вас, сударь, — сказала королева. — Однако ваше преосвященство сказали, что вы явились сюда от имени короля?

— Я сказал это, государыня, и скажу даже более того: его величество сам приехал бы со мной в Казерту, если б не охота на кабана в лесах озера Фузаро: отложить ее для него невозможно.

— Узнаю моего августейшего супруга, — усмехнулась королева. — Но от этого ваш визит не менее приятен, особенно если вы мне принесли добрые вести.

— Я принес если не добрую, то, по крайней мере, важную новость, государыня, — новость, следствия которой могут быть весьма значительными. Посол Французской республики в Риме гражданин Бассвиль убит, он пал жертвой народного возмущения.

Королева встрепенулась:

— Да, это действительно большая новость! Как же все произошло?

— Вашему величеству известно, что французский адмирал, доставивший в Неаполь нового посла гражданина Мако, в то же время имел у себя на борту другого посла, гражданина Бассвиля, который должен был представлять Францию в Риме?

Дважды повторив ненавистное королеве слово «гражданин», кардинал произнес его с таким выражением, что в этом не было ничего неприятного для слуха ее величества.

Итак, она выслушала первую его фразу, кивком и презрительной усмешкой дав знать, что ей все понятно.

Кардинал продолжил свой рассказ:

— Весть об этом распространилась в окрестностях Рима, наделав много шума. Нет необходимости пояснять вам, государыня, в каком свете наши достойные священники изображают Французскую республику, говоря о ней своей пастве — жителям городов и селений. Союз с ней равносилен союзу с силами ада. Когда это известие было объявлено с церковных кафедр, римские простолюдины, трастеверийские варвары и сабинские дикари, погонщики быков с болот, в слепой ярости подобные своим быкам, собрались на дороге, где должен был проезжать посол. Они провели в ожидании целых три дня. И каждый вечер священники в своих исповедальнях повторяли потерявшим голову женщинам, что этот французский посол направляется в священный город, чтобы водрузить над ним стяг Сатаны. Женщины жгли свечи, молились и вопили от возмущения. А мужчины скрипели зубами и сжимали рукоятки своих ножей.

— Какой славный народ! — пробормотала королева.

— Наконец позавчера, тринадцатого января, в толпе раздались громкие крики, возвещавшие о приближении кареты. Народ устремился ей навстречу. Посол был в полном республиканском облачении: голубой мундир, перехваченный трехцветным поясом, и надвинутая на лоб треуголка, украшенная трехцветным плюмажем; с ним в карете были еще двое спутников, оба примерно в таком же наряде. При виде их крики толпы стали оглушительными. Трое путешественников продолжали свой путь, словно были глухи или происходящее нисколько их не занимало. Их карета от колес до лошадиных голов исчезла в людских волнах, как лодка, разрезающая волны моря. Так, пробираясь сквозь гущу толпы, они достигли дворца кардинала Дзелады, явились к нему и потребовали, чтобы он признал их полномочия. Кардинал, имевший на этот счет недвусмысленные указания его святейшества, ответил отказом и заявил, что для святого престола Французская республика не существует и никогда не будет существовать. Поклонившись кардиналу, посол снова сел в экипаж и, то ли затем чтобы поддержать честь Франции, то ли для того чтобы подать знак итальянским вольнодумцам, вывесил трехцветный флаг рядом с возницей. При таком зрелище, как легко представить вашему величеству, ярость толпы удвоилась и град камней обрушился на посла и его спутников. Кучер в ужасе стал нахлестывать коней и, пустив их в галоп, сумел достигнуть двора одного французского банкира. На беду или к счастью, в зависимости от того, с какой точки зрения смотреть на происшедшее, у них не хватило времени закрыть за собой ворота. Народ ринулся туда, и, право, не знаю, как это произошло, но в суматохе его превосходительству гражданину Бассвилю распороли живот посредством бритвы.